Поэзия К. Бальмонтавернуться в оглавление книги.. И. Машбиц- Веров. Русский символизм и путь Александра Блока"Куйбышевское книжное издательство, 1. OCR Biografia. Ru продолжение книги..
Буддизм в творчестве Бальмонта 54. 1. Образ Будды 54. К. Бальмонта» (1998); М.Г. Филлиповой «Мифологема огня у К. Бальмонта и A.M. Ремизова» (1998); Н.А. Кобриной «Образ Огня в творчестве К. Бальмонта» (1999) и др.
Устное народное творчество. Образ лирического героя в «Сонетах Солнца, Меда и Луны» К. Бальмонта.без наценки Заказать со скидкой -15%. уловимые ощущения, которые трудно постичь разумом, но можно воспринять чувствами и эмоциями: «Узнать в цветах огонь родных. Образ огня в творчестве Бальмонта. Проект для учащихся 11 класса по предмету «Литература». Огонь как символ в творчестве Бальмонта и других деятелей культуры Серебряного века.
Одной из современных тем исследования творчества К. Бальмонта является изучение образа солнца как центрального в его поэзии. Забудем о том», «Воздушный храм», «Голос заката», «Рассвет», «Гимн огню», «Двойная жизнь», «С морского дна», «Завет бытия».. Одной из современных тем исследования творчества К. Бальмонта является изучение образа солнца как центрального в его поэзии. Забудем о том», «Воздушный храм», «Голос заката», «Рассвет», «Гимн огню», «Двойная жизнь», «С морского дна», «Завет бытия». Новым этапом в творчестве поэта стал сборник «Горящие здания». пустынным равнинам и провалам Тишины подошло к Радостному Свету, к Огню, В новом сборнике стихотворений «Будем как Солнце » Бальмонт пытается.
Особенности творческого пути К.Д. Бальмонта в 1920 - 1930-е годы. Философское осмысление образов солнца, огня, света выражено в ранней и . Зенита творчество Бальмонта достигает в сборниках начала 1900-х Горящие универсума Бальмонта этих лет – образы стихий: света, огня, солнца. Рубеж веков знаменует новый этап в творчестве Бальмонта. лирике становится личность, устремленная к 'свету', 'солнцу', 'огню'. На смену унынию и тоскливым жалобам приходит радостное, жизнеутверждающее мироощущение.
Поэзия К. Бальмонта. Бальмонт считается крупнейшим представителем старшего поколения символистов. Королем нашей поэзии», наиболее ярким поэтом в «истории нашего символизма» называл его Ин. Анненский. Брюсов в разные годы писал: «Равных Бальмонту в искусстве стиха в русской литературе не было». В течение десятилетия Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией» (1. Бальмонта трактовали как поэта жизнеутверждающего. Ал. Блок, например, так характеризовал его творчество (1.
Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну. Никто не окутывает душу таким светлым туманом, как Бальмонт. Ярко было всегда его солнце..»В «Русской литературе XX века» (под редакцией профессора С. А. Венгерова, 1. 91. Вся поэзия Бальмонта —. После «скорбной школы русской поэзии, привязывавшей поэзию к невзгодам общественности».. Бальмонта «послала на землю отрадную ярость лучей молодого солнца».
И вывод: «Главная и основная черта поэтических убеждений Бальмонта — оптимизм.. Сам Бальмонт тоже осмысливал свой творческий путь как путь к свету и радости.
В предисловии к первому тому «Полного собрания стихов» (1. Мое творчество началось.. Но, силою внутренней неизбежности, через жажду безгранного, безбрежного, через долгие скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к радостному Свету, к Огню, к победительному. Солнцу». Перебрасывая, далее, «звенья» от книги к книге, Бальмонт утверждал, что его мечта «создает мост и уходит в вольные, манящие дали. От бесцветных сумерек к красочному. Маю.. от незнанья к счастью вечного познания, от гнета к глубокому вздоху освобожденья».
Конкретизируя содержание своего «вечного познания», Бальмонт называет «четыре стихии — Огонь, Воду, Землю и Воздух». С ними, заявляет поэт, «неизменно живет моя душа в радостном и тайном соприкосновении».
Огонь же — это «любимая моя стихия.. Я молюсь Огню. Огонь есть истинно. Огня, тот слит с Мировым» (1. Из признания Бальмонта видно, что его «вечное познание» не содержит ничего нового в сравнении с «познанием» всего старшего поколения символистов. Это та же абстрактная «мечта», лишь по- новому варьируемая в метафизически трактуемых «стихиях»; те же иллюзорные поиски утешения от «скитаний по пустынным равнинам и провалам». К тому же этот новый, созданный Бальмонтом вариант «творимой легенды», вопреки декларации, не выполняет своей роли, по крайней мере, по двум причинам: мотивы скорби.
Книги Бальмонта, действительно, образуют «звенья», в них есть «внутренняя неизбежность» единого пути, по путь этот не выводит к «Солнцу». Доказательство — в книгах поэта. Первая книга Бальмонта- символиста — «Под северным небом» (1. Ленау: «Вне страдания божественное недостижимо». И в этом суть книги. Поэт всячески возвеличивает страдания: «Одна есть в мире красота — любви, печали, отреченья и добровольного мученья..» Страдания и скорбь противопоставляются «Солнцу», «Весне» и оказываются единственно «истинными».
Есть красота в постоянстве страдания. И в неизменности скорбной мечты. Поэтому с самого начала возникают у Бальмонта совершенно определенные символические образы мира.
Это «Болото» (название стихотворения), «нищенская жизнь без бурь, без ощущений, холодный полумрак, без звуков и огня», где «жабы черные.. Это мир, где господствуют «Духи чумы» (название другого стихотворения) и «в двери к людям стучат смерть, гибель, страх».
Или, наконец, это мир, который «безответен и нем», в котором вечно звучит скорбный вопрос: «Зачем? Зачем?» (название стихотворения), а люди «обмануты, плачут, точно дети». В этой безысходной тьме возникают у Бальмонта, как и у всех старших символистов, иллюзорные утешения. Поэт ищет освобождешия в «мечтах».
Изменчивый и легкокрылый, как «эльф», он «бодрствует», стремясь постигнуть «мир иной.. Так рождается второй характерный образ Бальмонта, проходящий через все его творчество, — образ поэта- облачка или ветерка, бездумно порхающего над скорбным миром, ищущего счастье в «мигах»: «Я — облачко, я ветерка дыханье». В книге «Под северным небом» ясно звучит и другой обычный для старших символистов мотив — мотив «утешительной смерти».«Не верь тому, кто говорит тебе, что смерть есть смерть. Бальмонт уже во вступительной пьесе сборника. Смерть — «высший свет», «свобода», «лучшей жизни весть». В других стихотворениях образ смерти возникает в несколько ином плане: она — избавительница от бед жизни, великое забвенье, и поэтому — желанна: «Ты всем несешь свой дар успокоенья.. К тебе, о царь, владыка, дух забвенья, из бездны зол несется возглас мой: Приди.
Я жду, Я жажду примиренья!», «Смерть, убаюкай меня!». Вышедшая через год очередная книга Бальмонта «В безбрежности» (1. Северного неба». Мы находим здесь уже знакомый образ «клетки познания» (вариант Бальмонта «Пещера»), и это тоже осмысливается не только как роковая ограниченность познания, а как тюрьма. Бесплодно скитанье в пустыне земной,Близнец мой, страданье, повсюду со мной.
Где выход, не знаю, — в пещере темно,Все слито в одно роковое звено.«Освобождением» же от тюрьмы жизни вновь оказываются. В жизни, кто оглянется.
Тот во всем обманется,Лучше безрассудными. Жить мечтами чудными!
А эти «чудные» и «безрассудные мечты», в свою очередь. Вместе с тем, как важнейшее содержание «мигов» возникает тема любви (раздел «Любовь и тени любви»), вернее, сладострастии. Влюбленной души сладострастье» — это «вспышка счастья, полубожественный сон, несказанные. Любви поэт жаждет «хотя бы ценой преступлений»: здесь «простимся с добром и со злом». А это приводит Бальмонта, как и других старших. Однако основным содержанием книги «В безбрежности». Человек навсегда заключен в свою «пещеру» и никогда не узнает «свет небесный»: Миллионы, мириады нескончаемых веков,Мы, отринутые, стонем, слыша звон своих оков.
Мы не знаем, где родится новой истины звезда. Нами правят два проклятья: Навсегда и Никогда. Следующая книга — «Тишина» — вышла к тридцатилетию поэта (1. Возраст зрелый. Поэт, однако, остается во власти беспутья. Или, как указывает эпиграф к книге, окруженным тишиной «всемирного молчания». Действительно, жизнь для Бальмонта по- прежнему — «кошмар», «царство льдов» (названия разделов), где поэт —. Это все та же «боль Мира», тьма, бессмыслица —В темноте миллионы теней.
Погребальным идут хороводом. И при свете болотных огней. Исчезает народ за народом. И не в силах безумцы понять.
Что вращаются в круге замкнутом.. В «Тишине» мотивы, ужe известные нам по «Северному небу» и «Безбрежности», получают дальнейшее развитие. Прежде всего это относится к мотиву индивидуализма. Человек не только не способен вырваться из тьмы непознанной жизни («Повсюду сказка бледная — загадкой предо мной») — он не способен также познать других людей. Бессменно одинокая,Душа грустит всегда,Душа душе далекая,Как для звезды звезда. Однако в своем одиночестве поэт находит не только «грусть».
Это противоречивое состояние, в нем есть и радость. Отвернувшись от земли и людей, поэт объявляет себя «за пределами правды и лжи», становится «гением единственным», «стихийным», «светлым», «гением Мечты». Отсюда возникает, с одной стороны, образ «Нарцисса», «только в себя невозвратно влюбленного» (естественно открывающего путь к темам «демонизма»), а с другой — уже знакомый нам образ поэта- ветерка, живущего «мигами»: «Я вольный ветер, я вечно вею, волную волны, ласкаю ивы».
Более того, в стихотворении «Зов» «миги» объявляются великим «откровением». Все, на чем печать мгновенья,Брызжет светом откровенья,Веет жизнью вечно- цельной. Дышит правдой запредельной.
Однако и здесь сразу же обнаруживаются противоречия. Мечты и миги, оказывается, вовсе не всегда спасительны. Так у поэта возникает мысль, что все разновидности его мечтаний на деле лишь отрывают человека от подлинной жизни, от «земли», от «солнца», ведут к «пустоте»: О, жизни волнение!
О, свет и любовь! Когда же мы встретимся вновь? Когда я узнаю не сны наяву,A радостный возглас: «Живу!»Мы детство не любим, от Солнца ушли.
Забыли веленья земли. И, сердце утратив, отдавшись мечте,Слепые, мы ждeм в пустоте.«Пена морская», которая «погибнет, сверкая, растает дождем», вот кто «мы, дети мгновенья». И зачем же —Напрасно. Стремимся мы страстно. К обманной мечте,К немой пустоте?
Так сам поэт обнажает иллюзорность декларируемого им «счастья». И трагизмом веет от его признания, которое мы.
Пилигрим бесприютный.. Бросив обманы земные,Я правды Небес не достиг. Наиболее ярко выразил Бальмонт свой душевный хаос в стихотворении «В лабиринте».
Это, по существу, исповедь поэта. Было много.. Сны, надежды, свежесть чувства, чистота,А теперь душа измята, извращенна и пуста. Я устал. Весна поблекла. С Небом порван мой завет. Тридцать лет моих я прожил.
Больше молодости нет. Что же мне еще осталось? С каждым шагом холодеть? И на все, что просит счастья, с безучастием глядеть? О, последняя надежда, свет измученной души,Смерть, услада всех страданий. Смерть, я жду тебя, спеши! Бальмонт, пожалуй, ярче других обнаружил безысходную противоречивость старшего поколения символистов.
Не случайно поэтому основная тема «Тишины» — при всех попытках вернуться к «богу», к «мечте», к «смирению» — страдание мира. И Бальмонт сильнее всего как поэт, искренней всего и правдивей, когда открыто говорит о своей опустошенности, о своем беспутье: Уж тридцать лет в пустыне я блуждаю.. Нет больше сил стонать среди пустыни..
Точно задвинулись двери тюрьмы,Душно мне, страшно от шепчущей тьмы. Хочется в пропасть взглянуть и упасть,Хочется бога проклясть.. В четвертой книге Бальмонта «Горящие здания» (1. Не случайно даже ближайший друг и в известной мере учитель Бальмонта князь. А. И. Урусов писал о «Горящих зданиях»: «Mania grandiosa.. Эпиграфом следовало бы поставить «Изумляю мир злодейством».. Искусство оттенков заменило.
Книга производит впечатление психиатрического документа». Итак, распространенная в критике тех лет оценка Бальмонта как поэта- оптимиста совершенно не соответствует, по- крайней мере, его первым четырем книгам.